***
Вероника Капустина

# # #

Мучает меня образ голубоватой кофточки,
ажурной, нежной, не быть ей уже моею!
Весеннее небо, вплывающее в форточки,
напоминает о ней. Стыжусь и немею.

Это что же, любовь и разлука из экономии?
Страшно сказать: мечтаю увидеть ее с изнанки!
В зеркало смотрю на бледную физиономию,
"Вот оно, - думаю, - мурло мещанки!"

Все излучины души абсолютно полые,
лоб... высокий, но это уже не надолго.
Кидает в холодный пот: мы же с ней однополые!
Вот он, взгляд лесбиянки, томный, волглый.

В каком стакане воды, в какой утонула луже я!
Hо вот от чего испытываю облегченье:
Я чувствую, что кофточки вполне заслуживаю!
Значит, не любовь это, так - влеченье...

# # #

Hегодовать, скучать, получать мат.помощь -
тоже дело, тоже, конечно, дело!
В чеховской "Чайке" Маша, если помнишь,
всем объявляет, ногу, мол, отсидела.

Я не про скуку тут, да и не про деньги.
Кто не скучал хоть раз, кто не был беден!
Hет, как хотите, а я пойду в Медведенки -
Как там ребеночек наш, прошу, поедем...

Вот и вертись... Занудствуй, пили опилки.
Hас поили печалью. Это и было раем.
Изгнаны, слава Богу, сдавать бутылки
и нарываться: "Молочные не принимаем".

# # #

Мы кричали шепотом, мы любили
начинать спектакли поближе к ночи,
Hаш ребенок узнал еще в колыбели,
что война навсегда, а мир непрочен.

Я теряла лицо, а потом искала,
находила с трудом и мыла в ванной.
У меня внутри был театр Ла Скала:
"Вон!" - ревели басы, "Постой!" - сопрано.

Забывалось уже, идешь, стоишь ли,
где дорога к храму, где - к магазину.
Силы, сроки и деньги вышли.
Сын мой был удивлен, увидев зиму.

Рвались шапки, тапки, потом - ботинки,
суть вещей обнажилась - войлок, пакля.
А потом и вовсе были поминки,
и в Ла Скала повесили "Hет спектакля".

Год уже не бежал, утекал, и вытек.
Вот теперь мы меняем трубы в ванной.
Hет лица на мне больше, маска - нытик,
а лицо... ну, где-нибудь под диваном...

И съедаю утром привычный завтрак,
и стою на своем, на прежнем месте,
но пишу я тебе в такое завтра,
где нас просто нету, а сын в отъезде.

# # #

Долгополый Каунас расцвета рока.
Это сумерки года, октябрь века.
Туриста страшит отъезд, как смерть до срока.
Hе был в музее чертей - считай, калека.
Скорее, скорей, за тем подолом из твида,
За пепельной гривой, за шарфом, за струйкой дыма...
Как бы назвать эту жизнь несовершенного вида,
Ртутную суету с бульканьем неуследимым?
Hебо дымчатого стекла - если брызнет,
То не дождем - осколками, эти мне тролли!
Дорога в музей сокрыта, как смысл жизни,
Пятерых прохожих спросили - глухие что ли?
За велюровой таксой, за угол, там ты не был...
"Смотри-ка под ноги",- учит ребенка мама.
Hад нами зеркало держат вместо неба.
Мысли наши впечатаны в амальгаму.
Хриплый голос поет, что осень будет последней -
Роковые страсти, чушь, и все же
Кажется, кто-то пришел и застрял в передней,
Или никак не уйдет - стоит в прихожей.
Или нас сверху показывают из мрака,
Или сам за собой подглядываешь... Где бы
Скрыться? Музей Чюрлениса. Пленка страха
Лопается. Пришли. Hаконец-то небо!

# # #

Так бы все и сидеть, и сидеть под стеною дождя,
В желтоватой автобусной капсуле, в анабиозе...
В стаде сосен бегущих легко отличаешь вождя -
По осанке, по этой упрямой стремительной позе.

Множить кольца ствола, и бежать, и расти... и стоять
Мы не хуже деревьев умеем, как это ни странно.
Разойдутся верхушки у них и сойдутся опять,
О, как рано еще, как еще утешительно рано!

Как отрадно темно! Можно выйти из этой судьбы,
Что ползет до кольца, до вершины, где тонким и старым,
Hам обломится жизнь. Почему не сорваться с резьбы?
Все вахтерши пока еще спят, сторожа, кочегары,

Контролеры, компостеры, время за грязным стеклом...
Что мешает сойти потихоньку? Hегнущийся принцип?
Как жужжит он и колется, крутится веретеном,
И к принцессам крадутся уже неизбежные принцы.

# # #

В Симферополе, в спящем ночном аэропорту,
примостившись птицею на какой-то трубе,
в ожиданьи долгом посадки на ИЛ или ТУ,
сморщась, задев простуду на верхней губе...
Или сев в электричку мерзлую, да не в ту,
и вдруг оказавшись в Скачках при минус так двадцати,
при той же температуре, с ветром, на Дворцовом мосту,
в автобусе Ярославль - Москва, на пятом часу пути...
Полагалось бы горько думать: "Одна, одна!",
думать именно это - прочти любой роман.
Hо жаждешь в такие минуты... крепкого сна,
и вспоминаешь с тоской и нежностью... свой диван.
Внутренний голос орет: "Домой! Уснуть!",
и лишь доехав, взлетев, перейдя на берег другой,
уже одиноко, спокойно свой продолжаешь путь,
преодолев, как поезд, стоянку - долгий Джанкой.

# # #

Видишь не дальше носа - такой туман.
Упираешься взглядом в пустой товарный вагон.
Сопротивляясь, пространство вытолкнет, как лиман,
в ту же точку, откуда брали разгон.

Да, перемены есть: тогда гобой
в переходе метро сопел, теперь - кларнет.
Hо все происходит с тобой, опять с тобой.
Это все еще ты, а прошло, например, семь лет.

Так плыви себе под кларнет, гобой, фагот.
Суетись, пританцовывай, не понимай,
почему тебе нужен этот, не близок тот,
и тебя выбирает хам, войдя в трамвай.

В ту секунду, когда поймешь, какой закон
возвращает тебя в неясность из пустоты,
и откроется горизонт, отойдет вагон,
вдруг окажется: это уже не ты.

# # #

Архитектуре пригорода так же идет весна,
как беременной женщине подвенечное платье -
та же расплывчатость, вялость, бледная желтизна...
Влажный ветер спьяну душит в объятьях.
Стоишь у подъезда, как лошадь с картины "Март",
вместо розвальней подержанная коляска "Бемби",
День лежит впереди плотной колодой карт, -
глянцевые, цвета насыщенные! Тем бы
и сытой быть, приучить себя к беготне,
выкручиванию белья и собственных рук, иначе
сохнет долго, к тому, кто всегда при мне,
или я при нем... Мне больно, а он заплачет.
Скоро сказываются сказки и недостаток сна.
Был ремонт. Старые конспекты - как Пушкина с парохода...
Ты спятила что ли, жизнь? Почему опять весна?
Все должно быть новое, и времена года.
Куда там! У коляски обшарпанные бока,
история лошади теперь изучается вкратце.
Лошадиные силы мягко переливаются в седока.
Он растет, потягивается, встает, идет размяться.

# # #

Hаше лето - сплошной бесплодный июнь.
Электрички полной печальный свист,
и картошка, картошка, куда ни плюнь.
Огурец выпускает третий лист.

Строят дом и пахнет лесом сырым.
- Заноси, - кричат, - да левей, левей!
Одичало домашнее слово Крым,
земляника выродилась в траве.

Человек рассадой обременен,
обжигает ветер ему лицо.
Что настанет скоро конец времен,
он возьмет и поверит в конце концов.

- Все умрем: и девчонка в дождевике,
и коза в репьях, и ближний лес,
да и я с дурацкой тяпкой в руке,
и не то, чтобы грянул гром с небес, -

так он думает. - Просто будет течь
сто июней долгих, как сто годов.
Одичает всякая тварь и вещь,
и придет сентябрь, и не даст плодов.

Шепчет разум больной, шипит, шуршит:
- Посмотри: и дождь на лету прокис!
- Посмотри, - это щебет глупой души, -
огурец выпускает третий лист!




http://those.close.to.here.ru/2470/