ZHE
Я МОГ БЫ ОПОЗНАТЬ ТЕБЯ
НА ЭКРАНЕ СБИТОЕ ПОЛУШАРИЕ
ГУСТОЙ ВСПОЛОХ СНЕГА ВЫНОСИТ МЕНЯ
ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОИСХОДЯЩЕГО
Я ЧУВСТВУЮ СВЯЗЬ НО ОСТАЮСЬ ВНЕ.

- Ножей не хватит! - орал мягкий кок. Я предлагаю охотиться на котиков, склоны льда утопают в искрящемся расколотом свете и мы лежим в дрейфе, неделя бездействия и отстраненного безразличия. Торосы - пустота заполнения, шаг за шагом. Способ отстранения - на полярный эсминец заряжающим, сутки спустя. Скрежет вформированного в лед корпуса.

Провалы и падения. Больше любого возможного human осознания. Я видел твои рисунки на льду, часть тела, машина, разбитая выхлопом и поражение, восторгающее больше. Оставить тебя. Я мог это сделать, отвращение вызывало скуку, дни оставляли сон продолжением. Человек, успокойся! - орал отец из библиотеки, старый особняк спального квартала, кожа и пробитый лифтовой люк. Части света и смеха, 20 вольт в каждой руке.

Неправомерность события. Одним сумраком дня. Это было возможно. Оставить все. Опустившись на дно прибрежной полосы, касаясь и взмывая. Вспарывающее солнце застало меня в тоннеле подземного передвижения.

Телевизионный бак мерцал катастрофой, побережье в сне и пожарах, как связь и кричащий в серпентарии кольцами. Неправомерность!

Насилие!

Ненависть секретных колец.

Неправомерность событий последовательна.

На седьмые сутки вошли в плотный туман. Одни говорят - скоро льды. Я затянулся в шерсть и свиную кожу и выхожу на палубу только под солнце, дети. Хохот в моторном отсеке, опасения за слух неоправданны, я слышу так же. Мы видели чаек в последний раз. Очень романтично.

Полосы льда, сковывающие горизонт

Я стоял дольше и смотрел. я не придаю этому значения..

Двойные всполохи

Сопла взорвались мягким светом - вспышка в ночном корпусе воздуха.

На полигоне, должно быть, разнесло все стоки, мы же не почувствовали ничего и оставались в траве, под глухим коридором из звезд и треков, я сжимал твое плечо в синтетике растворения.

Ты заметила, если я буду продолжать пялиться на торосы, мои глаза привыкнут видеть и я останусь тюленем происходит вне моего

понимания

утопая в ледяном крошеве

когда придут торпедирующие стволы ружей..

Просто жесткое мясо и немного страха.

Южный Плимут проник в меня полным ударом. Твой дом, обитель движения и основ жизни, все спокойно в сознании дня позже, счет и пламенеющая тарелка в небе на фотографии дяди Стэна. «1976, Аризона». Первым делом мы отправились смотреть его ранчо, а я все на мог забыть блеска, с которым ты сходила с автобуса, прямо в пыль регенерации, оставаясь здесь навсегда. Теперь я понимаю, что именно тогда я начал двигаться к торосам.

Жители не поймут страха. Отдаляясь от себя воплощением. Производным и постоянным.

Две фотографии - маленький королевский питон, истекающий кровью. Ты держишь его голову, утопая в слезах, Алиса из разрушенного ядерным взрывом Канзаса. Твоя рука скользит в крови и задевает распоротое горло. Дядя Стэн смеется, покачивая в закате ладонью, сжатой по лезвию.

Проникновение и скользящие. На пять слоев атмосферы.

Прайд. Отношение к существу определенной локальности. Наведение и автоматизация точки срыва. Поляризованное пространство начинения свинцом. Посредством и сквозящими в идеальном блеске вынесенными сквозь стекла витринами. Плоскость развернутого во входящий турникет желтого лендровера. Серия обезьян по каналам аномальной географии, почтовый офис и перепад давления от лопнувшей камеры и полое мерцание монитора.

Мы качались на утесе, рассекая помповые вспышки солнца. Оптическое касание прервано развитием траекторий, векторно по входящим телам. Адекватно счету отрицания и прерыванием блоков оружия. Цепь прерывания нервных связей на срезанных тканях, волшебство болевого порога, вздернутого на этажи.

12.38.

Полюс сна на восторженной лихорадочной smile каждого тела. Территория западающих воплей и истерия, обретающая собственного носителя. Обрывочное восприятие и заваленное побережье. Вода выносит дикое количество этой дряни каждое утро, ноги увязают по щиколотку и доки на той стороне залива кажутся второстепенными и встроенными в реальность. Солнце оплывает и плавится в проносящейся надземке, теплое кислородное состояние. Отношение ко всему происходящему теряется, высекается пылевой бурей в руинах и остается в городах, до плотности injekt - отвращения. Опрокинутые потоки света мягкими скоростными треками рассекают магистраль, проникая глубже движением и сжатым в сброс обонянием. Пыльца опадает в воздух. Просто движение по полосе отлива, плотность движения. Качество разделения : вспоротые щиты рекламы, табачные автоматы, твари кольцами на плавке гудрона, опустошенные воздухом домохозяйки; прибрежный район вызывает скуку резче постинтоксикационной паники движения. Серф и пестрое тело, топлесс и ты можешь ощутить ее внутри, взмахивающую крыльями. Стаффтерьер сковывает движение, сливаясь с мишенью автобусной остановки. Распад сурраунда происходит с восхождением синтетики по окончаниям нервной связи. Пьяный китаец цепляет меня плечом и происходит неизбежное. Всплеск отраженного света от дороги взрывает квартал в немое расщепление паники. Остаток позволяет, действует быстрее рационального сознания, выплескивается из глубины животного самосохранения, закольцовывая стирание информации. Утопая в искрящуюся пыль я проламываю горячий воздух, растворяясь в эмали покрытия, отслаивающего пласты от системы дыхания испарением асфальта.

Бар «DOLLI», 23.00.

Неопределенность, двигающая мной все это время, все эти века и квадраты, прочерченные вокруг побережья хаотичностью моего передвижения. Да, это был критерий, я держал его как средство и возможность неотслеживания, пропуская весь этот планктон жаберной костью. Я пил, торчал и достигал состояния, близко удовольствию, но никогда не проникая глубже, туда, где отсутствие определения уничтожает страх использования. Плоскость и движение, все на уровне примитивных форм. Я не мог попасть под корпус проносящейся полосы школьного автобуса или составить законченное кровоизлияние в мозг следствием нарушения координации. Я мог смиксовать дикое количество алкогольной интоксикации и brown shugar, сидеть и пялиться на проплывающий закат солнца, серф и тускнеющее море. Метаболизм иногда близился к подвиду ленивцев, TV и музыка на уровне барной стойки. Я не мог быть разрушен, но отсутствие уничтожало само состояние жизни. Словом, жизнь поддерживалась ее отсутствием. Я и сам не очень то ясно это представляю, но лицо в расплавленном отражении принимает мои очертания, кольца абсента поднимаются по позвоночнику, кенгуру за стойкой хватает пинту вытянутыми губами и испуг касается меня легкой рукой насилия. Она подошла в самый вопль. Я отрывался от гусениц броненосца, превращаясь в рептилизованный источник света. Я отстреливал последствия, пролонгированное состояние вещества.

- Долли. - Она дернула языком и сползла рядом.

Моль в позвоночнике лихорадочно продолжала выть. Я осторожно выполз из траншеи и продолжал вправлять ленту в пулеметный ствол. Небо подернулось ракетным всполохом и провернулось.

- Я - Долли! - Бля, да мне было насрать, кто эта сука. Вал из воды и песка вминался под движением танка. Триста, двести восемьдесят... Если я не вправлю ленту до ста, сдохну, раздавленный в плоскость. Вопль усиливался.

Не знаю, как ей удалось выудить меня из тумана. Интоксированный и использованный, я очнулся головой в ее волосах, и, судя по всему она заставила меня кончить. Тепло ее тела и запах пота тянули меня неуправляемой мишенью над психозом отрезвления. Я отключался и пульсировал цепью сознания.

Она поднялась на локтях, сбитых и острых и провела языком вдоль моего натянутого позвоночника. Я думаю, он был готов сорваться в молекулярную пыль; кольца нанесенного за ночь песка скользили в утреннем бризе по сточенному бетону полосы волнореза, срезая грязных чаек. Я знал, что схожу с ума, но ничто не могло заставить меня сорваться из этого прибрежного ада. Я ждал и осознавал, видел в расплавленном плотностью давления воздухе необходимость сорванного корпуса. Я собирал страх и ждал его применения.

89 - F., 14.29.

Определенность, с которой она выскальзывала за трек бензовоза. Ее распоротые ноги и скорость, с которой она неслась на сигаре 80-го года, истертой и вытянутой. Я определенно не контролировал ситуацию. Море простреливало сияющей остротой света, скрывалось и впивалось снова, вылетая из - за подрезанных в потоке машин. Я был готов разбить эту холодную маску на ее лице. Я готов был прорвать сеть трансплантации, забившей мое восприятие годами синтетики. Я хотел прекратить состояние ее жизни. Она вырвала меня с жестокостью, на которую я уже был неспособен. Мы неслись по хайвею вдоль побережья. Она молчала. Она сказала «Долли», потом она заорала «Я - ДОЛЛИ!» и с тех пор она не проронила ни слова. Она молча неслась на своей машине и я сидел рядом, стекая по кожезаменителю, сжатый скоростью и подступающим страхом отсутствия вещества, и в ее машине не было ремней безопасности или бутылки с алкоголем не было в моей руке. Короче, я был напуган и не мог ничего с этим поделать. Я просто плавился и вскрывался всей своей черепной коробкой от невозможности состояния. Вот то, что я видел, или осознавал, пока она не тормознула на заправке и не похмелила меня какой-то дрянью из пластиковой фляжки:

носитель скатывался в выхлоп токсически определенного состояния как электровосприятие работающего автономной целью ящика TV со сбитым тюнером разворачиваясь и отсекая скоростью удара малейшее отклонение от канала используя внутреннее пространство под заполнения выстреливая фонтанами света и частотой срыва как неотстраненное состояние реликтовой полноты поклонения когда каждый жест и восторженное убеждение замыкается цепью срыва в то единственное погружение, повторяющееся но единственное как роллер-костер и возможность насилия. Куски отслеживались, но общей картинки не было. Как передоз психотропами на волне удара посреди простреленной копами улицы. Я впервые за два года думал о полиции, о том, что возможность сесть гораздо выше контроля над ситуацией. И отсутствие патрульных машин только усугубляет эту возможность, возможно, я просто их не замечаю.

Трек шоссе растворился волной удара, она влетела на разделение полос, развернула машину и вползла на пустую заправку, оставив на встречной часть резины. Она молчала и заговорила. Достала из - под сидения фляжку, отвернула и сунула мне.

- Пей. - Я не мог шевелиться, она влила в меня сама. Я не знаю, что это было, но через пару нескончаемых минут я начал чувствовать жару. Она расплатилась с заправщиком и мы отвалили на дорогу.

Дорога В Сити. 18.00.

Скорость носителей информации зависит от денег. Я в принципе знал это. Было время, я мог позволить себе весь социум со всеми составляющими. Тело остается, сознание трансформируется. Ты можешь торчать, играть, оставаться без движения и забивать счет бабками. Торчать или зашибать деньги. Одно из двух, если ты не барыга. А если ты торгуешь и торчишь, однажды одно исключит другое. Я не торговал. Я торчал.

Поезд скользил по горячим рельсам. Нормальное определение моего состояния. Я почти осознавал, что происходит. Низко рассек самолет, я миллионы лет не приближался к полосе взлета - посадки. Да, что то явно во мне осталось. Возможно, мы пересекли ту грань, внутри которой я оставался неподвижен, недвижим сознанием и без всякой цели его оживить. Берег завораживал меня, несомненно, была причина там оставаться, моего появления там. Я не помнил, скорее, не хотел восстанавливать. Условность состояния не особо волновала меня. Я испытывал страх, я привык к нему. Страх вещества и его отсутствия. Хорошая ловушка, если нечем заняться. Разбиться и сгореть. Из какого то блокбастера, и в тему. Этого я и хотел. Теперь я мог думать об этом.

Шлагбаум сполз вверх и мы перевалили через рельсы.

- Ты не был в Сити. - Она не спрашивала. Она знала. Я подумал, что неплохо бы сосчитать произнесенные ею слова. Я не был в Сити, я нигде не был. Я отсутствовал. Спокойный бедуин несет тень по песку. Он не задается вопросом тени, он мало пьет и иногда передвигается на верблюдах. У него неосознанно есть необходимость пересекать песок. Он может быть вараном или его тенью. Вкопаться в поверхность или остаться на ней. Ему определенно есть чем заняться. Я снова захотел выбить ей голову. Я молчал вместе с ней. Сознание уходило и возвращалось. Ей, по видимому, было плевать. Прошло время и я смог влить в себя из фляги. Похоже на абсент. По крайней мере теперь я мог определить крепость этой влаги. Я подумал о том, что она потеет под своими армейскими шортами, я чувствовал, как пот стекает между ее ягодиц. Черт, я хотел ее. Она оставалась невозмутима, следила за трассой вниманием слежения и молчала. Что ж, я привык молчать и мне насрать, что у нее на уме. Я думал, хуже невозможно. Я ошибся.

8 p.m. Поиграть С Тенью И Не Сдохнуть. Пол - часа До Сити.

Вот так мы и неслись, я втыкал, это похоже и правда абсент. Она молчала, впершись в полосу перед собой. Морем уже не пахло, я подумал, что не замечал его запах все это время. Горы остались слева, отстреливали солнце. Раскаленная равнина наводила на грустные мысли, я хотел жрать. Я сутки не пил пиво. Я опять был напуган. Какая то тварь пронеслась над нами, похоже птица. Я хотел блевать и отлить. Странно, я не блевал все два года героина, алкоголь усваивался легко, а теперь меня выворачивало. Абсент? Я открыл дверь и чуть не вылетел в поток. Я сблеванул и она всадила свой локоть мне в грудь. Не отрываясь от дороги. Бля, какого хуя - пронеслось над моим сознанием, я подумал это и увидел дракона на ее лопатке. Он проворачивался Уроборосом.

На побережье я общался с человеком, его называли именем русского хирурга. И он считался лучшим кольщиком побережья. Мы сливались в бар к утру, он работал, выезжал и бил на дому. Никакого салона. Этим он мне нравился. Он бил дракона. Его руку я видел и знал, знал тех, кого он забил за эти два года. Он не выезжал с побережья, он покупал у тех же барыг, я знал о нем все. Под драконом, заползая в кольцо темной чешуи, извивались иероглифы. Три законченные одним касанием. Я смотрел на дракона неделю назад, он набросал его на картоне китайской лапши, пока я плавал в интоксикации. Он вечно что - то рисовал и ему платили именно за это. Это был его дракон.

Я вспоминал, смотрел и вспоминал.

Играть С Тенью И Не Подохнуть, он так это называл. Мы срывались в плотность бессознательного, и там, глубже любой карты мозга, он превращался в тень. Это не было частью чего то, это был скоростной выплеск, он жил в нем. Шелест электричества, вот на что это было похоже. Я лежал недвижимо, касался дна и мерцал планктоном. Он возносился среди этого спокойного забытья, он не отстреливал сознание альтернативой. Он вливался в скорость. Он был тенью. И играл с ней. Уроборос - две части одного, воплощенные в бесконечности кольцевого трека. Нижние слои атмосферы, над самым кремнием. Тропа сознания, если хотите. То, что я пытаюсь назвать действием, не затрагивало его. Он был реально быстр. И я видел, насколько.

Мы прошли очередной трек молча.

- Смотри. - Я видел, но она повернула голову, направляя мой взгляд. Вспышки газа. Мы пронеслись в тоннель. Скала, сдвоенная чудовищным червем. Сити.

СИТИ.

Их восстановили в конце 80-х. Колония, резервация... Что то от хиппи, что то от индейцев. Я слышал о них, сквозь меня текла информация, она текла по стокам любого бара. Но я не собирался забивать кремний, я просто осознавал ее движение и отсутствовал. Плотность одного квартала, полулегальный аутсайд. Говорят, оттуда вся дрянь, которую можно купить, не считая, конечно торговцев «белым китайцем». Они везли его сквозь залив. Блок посты на въездах и патрульные вертолеты. Сотня процентов быть физически уничтоженным и, похоже, полное отсутствие направления

автомобильного потока.

Она текла по стокам. Медленно, как машинный взвод, до совмещения и остатком ртути, падая склоном вниз.

Мы стояли на непилотируемых шоссе.

Out Of Control.

Я ждал. Восторг восприятия: задний тир, катастрофа и срез серфа, волна, опустошенное действие. Нет ничего реальнее, только скорость, заданная действием. Система: мы не абсолютно знаем, но чувства, теперь я могу восторгаться этим. Все произошло быстрее.

Восторг света. LIGHT - выбито выстрелом на бульваре.

Да я толком и не мог знать это чертово направление. Машины мелькали и неслись сплошной взвинченной пылевой градацией зрения. Я плохо переношу рисовую водку и все эти чайна - штучки. Состояние примерно схоже. На плоском, сдвоенном мерцанием фар виде я отслеживал падение и холод призрачного восприятия Сити. Я был отравлен внезапным перемещением и все же не мог не заметить - стало холоднее. Не прохладнее, каждым вечером тебя трясет озноб, а именно холоднее. Шелест по обрезам дороги, стекло, срезом неона и плоскости - глубокое ниспадающее состояние, из сжатого разреженного высокогорья в равнины, к океану, с адаптацией к меньшим гравитациям:

другие обезьяны по ту сторону залива, другое легкое солнце утром сквозь температурный пластик и синтетику зелени на крыше, над всеми кортами и парковкой внизу. Кофе и тост, нормирован и обеспечен. Кольца воздуха отражают в бассейне влипающий синий тон, остающийся цветовым фильтром на сетчатке, если снять полароидные стекла, бриз сотни метров ниже, еще прохладный утопающий песок между пальцами в ступни. Ожидание чего - либо отсутствует, полный стазис и легкая нервная эйфория. Полукруг волны кормой вытянул в берег, лег и отполз, испаряясь с видимой скоростью, игра теней и прикрытых глаз. Мягкие пушистые еноты карабкаются по склону, обрезающему пляж мягкой травой, испарившей остатки утренней влаги мгновение назад. Коала срывается с толстой лианы и медленно, так, будто это мир вокруг сорван на амфетамин,

а его скорость реальна и естественна переваливает лоснящееся тело вглубь маленьких джунглей, растворяясь и возникая снова. Легкий планер рассекает воздух над самой водой, почти касаясь крылом волны и высекает петлю, уходя в поток. Полное забвение, идеальная гармония, первозданность иллюзий. Ножевое ранение приходит изнутри. Холод раскалывается наплывающим смещением, оползает с коэффициентом минус по синтезированной системе, тандем испуга и разрушения тканей. Несколько минут и самка коала выброшена на берег, она распорота от брюха до оскала с выставленными в судороге клыками, белое пятно меха исчезло, черный теперь переходит непосредственно в красный. Песок кристаллизуется в слюдяные осколки, острые и сияющие в свинцовом вращении неба, искореженный залив растекается на уровне паники и я отползаю по кристаллическому месиву к зеленой границе 100-процентной влажности, издавая каждым движением когтей и хвоста скрежет, едва уловимый под жестким панцирем, только вибрацией. Глаза вливаются под пленку и я впиваюсь в свою среду, почти осознавая эмоционально желание быть там -

Черт, я опять отключился и меня, похоже, снова протащило. Ненавижу вот такие неожиданные трипы. Отсутствие контроля. Можно найти способ и получше...

Я повернул голову в стекло. Мы все еще двигались, судя по мельканию цветовых полос и всполохов. Город. Кварталы. Во всяком случае, у меня не было вариантов, только система возможностей - распадавшаяся с пугающей поначалу последовательностью, и таймер, цифровой отрешенностью пульсирующий над зеркалом:

23:45 (СИТИ)

Открыл дверь в мутный сияющий поток, тупо стоял и чувствовал все эти полосы, жидким кварцем растекающиеся по спине под одеждой. Осадки, я очень давно не видел такой силы дождя, он был повсюду, сам воздух, казалось поменял решетку в пользу воды, ощущение дна океана, вспоротого чудовищным взрывом на тысячи метров водяной пылью. Она стояла, покачивая стекающий блеск двери, выставив локоть и что то выискивая под сидением, вода ее абсолютно не занимала. Я осмотрелся, пытаясь адекватно реагировать на любой раздражитель, источник и вспышку выстрела с крыши напротив. Никаких выстрелов. Тихий, вернее притаившийся в темноте и осадках квартал. Почти отсутствие неона и признаков ночной жизни, даже машин на все просматриваемое расстояние я не насчитал больше двух - трех на то количество, к которому привык. Я знал подобные места раньше, гораздо раньше. Днем это - обыкновенный городской квадрат, со своими темами и заморочками. Дети и бухие составляли большую часть, остальное - заезжие торчки и преклонные андрогины, тупившие перед подъездами на своем глухом психическом сленге. Я не особо любил подобные места, какая то тупая паника обволакивала меня при виде улыбок на выгоревших и сложенных в складки лицах, когда я видел весь этот срез биологической травмы от детей до стариков, мне становилось жутко, неожиданно вся жизнь сжата в последовательность ролика - если у меня бывали дела в подобных районах, я делал их и поскорее сваливал. Это днем.

Она, наконец, подняла голову над машиной, по ее волосам текли реки и потоки лавы, улыбнулась и самым непринужденным, что я слышал за последние пять лет голосом сказала:

- Пойдем, вроде приехали, - всадила дверь в дрогнувший

лендровер и развела руки, чуть пожав плечами. Вернее, одну руку, в левой она сжимала сверток, и вид его мне очень не понравился, более того, он вызвал у меня панику.

- Это что? - Я протянул в ее сторону, ладонью к свертку. Она подняла брови и улыбнулась снова, ее нос отбросил по складке на каждую щеку.

- Безопасность. Твоя - особенно. Давай, двигай.

Растворение вне. Происходящее и условно там, где ты есть. Волшебство обычного моря. Она происходила вне пространства, вне простреленных и ощеренных клыками, как гигантские ящерицы, скал и изгибов.

Под вопросом. Система - слаженные координаты. Насилие и помповые вышки нефти. Птица, упавшая в слюду, затянута в переработку.

Вопрос. «Она постоянно думала, что делать за недолгое время матча. Белоснежным клювом вести счёт, задевая когтем сухой ветер станции. Увеличенный зрачок запомнил...»

- Быстро! -шепчет фиолетовый рот.

Хромает обеими ногами и падает мне на колени.

План изъятия важнее плана выражения. Игры на линии высоковольтных проводов: 

оголенные конструкции челюстной дуги догоняют несвоевременные

мысли - я не должен этого делать, но не могу не...

Пожалуй, я имею право на неоднократное отрицание.

Исходя из этого.

ROLLERCOASTER.

Подвал с тусклой лампой под самым потолком. Скорость нашего движения оставляла вспышки запоминания, под улицей. Стоки шумели, захлестывая водой. Метры, больше чем мне бы хотелось. Ее навигация пугала, упорство без напряжения. Она просто передвигалась, как крот, как подземный житель. Да, насчет того, что происходит ночью.

Вампиры и прочая чушь - это из литературы.

00.11.

Холод у окна.

Она протянула руку, сжатую вокруг свертка. Ремингтон 38 года. Раритет. Кучу денег стоит. Больше, чем когда - либо.

- Пользоваться этой штукой умеешь?

По лестнице пожарного выхода пронеслась крыса.

- Минут десять, больше не жди.

- Ненавижу спиленные стволы.

00.21.

Она вышла через десять минут, в руке спортивная сумка. Она улыбалась из глубины открытой двери. Выстрелом ей разорвало позвоночник и тело пронеслось мимо меня, ударившись в кабину лифта. Стреляли из квартиры. Потом дверь закрылась и стало тихо. Пороховая гарь и моль, мелькающая возле лампы дневного света.

Половина шестого, почти утро. Я заказал еще пива, здесь неплохой эль, на побережье. Я в общем то рад, что вернулся. Сумка была набита аналогом, я сдал его и мне хватит денег на безмятежно прожить - проторчать остаток дней, чайки будут кричать когда я спущусь на берег, они постоянны. Ремингтон я швырнул в залив, есть более мягкие способы сохранения. Что еще? Еще я подумываю рвануть в Сити за следующей партией аналога. Ты можешь торчать, ты можешь торговать - одно из двух. Одно исключает другое.

/ Доберманы не говорят /

Hunter.S.Thompson 1971.

«Восточное побережье охватили пожары...» Голос диктора утопал во взлетном гуле, прекращаясь и выплескиваясь в перепадах турбин. Растворившийся на подъеме грохот бетона выбил звуковую полосу и машина мягко стекла в нарастающую высоту западного коридора. Блеск океана, утренний охлажденный воздух впивался в стекла иллюминатора остаточной водяной пылью.

Я опустил фильтр, пластик темного синего цвета и откинулся спиной в кресло. Плотная синтетика рубашки раздражала, Стэн превосходно переносил полеты, я же не мог избавиться от напряжения до самой посадки, поглощая алкоголь и колу, врываясь в параноидальный ступор и ощущая каждый сантиметр прилипшего к телу пластика. До таможни и после, оставаясь вовлеченным в распад системы, как бы не отказывалось сознание воспринимать оставаться сознанием ощущать. Каждый выплеск посторонней эмоции, шаг стюардессы в мою сторону, шепот пилотов по перемежающейся километрами связи, бросаемый взгляд с параллельного кресла - глаза, как продольные бирюзовые кристаллы, доход и шевроле, ожидающий в стоячем скопище машин на терминале выхода - я отслеживал каждый вдох, пока он смотрел в мою проваливающуюся сторону. Серый костюм вбил себе в горло струю спрея и я отвел взгляд. Его астма убьет его раньше, чем он дойдет до первого таможенника со словами о том, что тот подозрительный парень, наверняка затарен под самое... Словом , все это порядком раздражало. Машина набрала высоту и легла в грув, вибрируя низким гулом и проваливаясь в потоки воздушных течений.

Территория срыва, до основания и обратно.

Оба подростка слетели в кювет, отстранение, священник по выходным, секретная область брюшной артерии. Они производили выход - немного синтетики, позволяющей выть и быть в принципе рядом.

Дом для престарелых преступников. Культовая обитель.

Восторг поражения - ниспадающие петли разрыва, мы преходили в свободный полет, черт, как это просто, оказаться вне, не быть и не ощущать. Город под жестким днищем плавленого титана оставлял желать лучшего. Возможное из существующего, насилие.

- Парень не пройдет, это как пить дать, абсолютно несовместимо, распад и все такое. Ну, вы понимаете, о чем я.

Расплавленное окно выбило непроходящий луч полосы взлета над бетоном.

Четверть восьмого, полое скучающее существо сбросило латунный засов, бар закрыт. Оставайтесь прожигать свои деньги пятистами ярдами ниже, по бульвару.

Я переходил контроль, руки в окружении панды, я объясняю, это просто - два шага вне и всё, можешь послать почтой.

Два объема синтетики, двести таблеток -е- и что еще помешает тебе нарушить закон. Прямо перед дверьми, стекло и пара чипов, они распахивают плоскость.

Нарушение закона ведет к созданию новых законов, обычная прописная истина, способ отказаться и быть величественно принятым во всякий бред, оставаясь принимать решения на грани, все слабее и без остановки повторять что то типа воскресных молитв, рассыпаясь в утреннем свете всполохами воспоминаний и желанием жить. Чудовищная перспектива.

Двери съехались за спиной беззвучной помпой стекла и сжатого воздуха, поле расстилалось, поглощая самолеты и цистерны горючего, пожилой в ветхом вельвете агент легко взял меня под руку и спросил, наклоняясь дыханием побережья к плечу, какой я предпочитаю. Солнечный день мог обратиться кошмаром. Однажды я оказывался так же близко, ископаемые не давали мне спать, пепел заносил землю, вращение, казалось, не прекратится, оставляя выходом адаптацию, в свою очередь ведущую, стоило только попробовать, к кататонии и пятнистому цвету разлагающейся плоти, если удастся незаметно скользнуть обратно в пустыню и оставаться вне досягаемости по крайней мере месяц. Я остановился на легкого серебристого блеска монстре, двухтурбинная люфтганза, возвышающемся метрах в ста впереди и мы скользнули на электрокар, беззвучно и внезапно, он так же легко сжимал мой локоть и табачный запах от его пиджака начало сносить назад, по мере нарастающего движения. Мы нырнули в тень огромного корпуса и до меня начал доходить смысл происходящего в той мере, за которой ничего кроме паники и внимательного рассуждения, потрясая связкой ключей и высушенных голов.

- Постойте, это не тот самолет. Я абсолютно уверен, мы свернули не туда. - Я прекратил истерически растирать запястье и невозмутимо отстранился от агента, вглядываясь в скопление воздуха над бетоном. Агент расправил спину и беззвучно втолкнул меня на трап, отвратительное побочное сооружение авиационной отрасли, ребристое и покрытое пульсирующей резиной, я наступал на живое и затаившееся тело глубоководного хищника, готового броситься и растерзать, с ног, рваные раны, волны крови, острые клыки впиваются в тазобедренные кости, развороченное тело падает, скатывается с ребристого чешуйчатого панциря, затухающее сознание ловит всплески солнца, крик не проходит сквозь смятую чудовищным ударом грудь и последний, уже неощущаемый удар в бетон. Я осторожно наступил на основание его огромной спины, сдерживая панику. Мягкость агента усугубляла положение, он определенно не осознавал опасности и спокойно вдавливал каучук, поднимаясь в разверстое бортовое отверстие...

- Ваши инструкции просты, их всего две. Первое, как вы уже могли услышать на предварительном освещении, вы должны встретиться с человеком...- он протянул оранжевый почтовый конверт, слишком идеальный для пересылки и без каких либо пометок и штампов, кусок плотной оберточной бумаги. - Здесь вся информация по вашему объекту. Так вот, вы должны сами решить, каким способом будете осуществлять данное задание, единственное условие - два дня. Два долгих полных дня, с учетом перелета по часовым поясам. Никакого оружия, никакого сопровождения, после посадки вы будете предоставлены сами себе. Снимете номер на ваше усмотрение, гостиница напротив канала, адрес в конверте, с обслугой общайтесь на уровне ну хотя бы резидента турагенства, не принципиально. Он завтракает обычно около восьми, бар на первом этаже, пунктуален, постарайтесь это использовать в полной мере. Место и время, повторяю, зависит от вас. Способ ликвидации так же произволен, но вы, и это второе - должны начать с сонной артерии, это условие нашего договора, или контракта, как вам угодно. По исполнении возвращайтесь той же компанией, в аэропорту вас встретит наш агент. Да, и не забудьте, вы абсолютно самостоятельны, никакого наблюдения. Так что мне остается лишь полагаться на ваш здравый смысл и на нашу договоренность. - Он облокотился на пластиковый стол и посмотрел поверх меня. - Надеюсь, все пройдет гладко и вы сможете уже на этой неделе вылететь за пределы страны. - Этот ублюдок улыбался, понимая, вне всякого сомнения, что никуда вылететь мне не светит, разве что внутрь головы, как любил подшучивать Стэн. Я вернусь и все, ничего лишнего, ничего за пределы их власти. Да ладно, это должно было произойти, даже чайки разбивают свои глупые носы о проходящие грузовики, пикируя на сорванной скорости по побережью. Он позволил мне разглядеть полное отсутствие угрозы на всасывающемся в себя лице и допил кофе, не отрываясь взглядом от стены за моей спиной.

Я не должен был лететь сюда, в маленький банановый рай, как описывал Стэн, и как оказалось реально - такой реальный ад, за транспортировку - пожизненно, полные болота змей, начиная с посадочного терминала. «Эта страна даже на карте указана сноской, какая таможня, так, пара пигмеев!» Мы накачивались будвайзером в баре и Стэн расползался по стойке, как плотный сгусток пыли, я внимал ему и представлял экзотику, тропическая лихорадка, запрещенные болезни и огромный питон, проползающий через стадо бизонов. Какие бизоны в джунглях? Словом, я купился на его уговоры и сутками позже взлетал, сжимая подмышками пожизненное, примотанное к телу скотчем. Двести грамм отборного, легко впитывающегося кровью героина и двести таблеток, до сих пор не могу понять, кому могла понадобиться психотропная клубная смесь в этом глушняке - но Стэн убедительно настоял и уже в воздухе я представил пигмеев с перекошенными в кислых улыбках лицами, исступленно вытаптывающих некий танцпол, лужайку с жрецом посередине, обколбашенным круче всех. Меня даже не вычисляли, я потел, как обреченный лихорадкой, взгляд разваливался в параноидальном блеске и полицейский, вполне разумный, в форме и плавных движениях просто подошел и осадил меня дубинкой под колени. Солнце расплавило мой мозг, я не осознавал, что происходит, я невиновен - пытаясь кричать что то в этом духе я опустился на прорезиненный ковер и чувствовал сдираемую рубашку и с треском отодранные пакеты мелькнули перед моим мутным взором. Это был полностью спланированный момент катастрофы, идеальный и чудовищный в своем совершенстве.

И вот - что то вроде чуда. Кофе, вежливая учтивость и предложение замочить кого то на побережье, в обмен на мою полную невиновность. Я схватился за это и понимал, что лишь оттягиваю развязку. Что ж, это все же лучше, чем начать гнить немедленно и я, естественно, согласился.

Пустота провалов памяти оставляет лишь место, незаполненное событиями. Ты начинаешь помнить вне событий, распыляясь в витринах и лобовых стеклах, ощущая, что грань пройдена, но остаток еще более недоступен и нескончаем. Мир спасается путем войны, какой идеальный и восходящий бред. Агент покинул меня, скользнув по трапу, и я остался один. Высота над землей, в этот раз я действительно разглядывал джунгли, изумрудные пятна в сиянии воды и скученных облаков. Сотни тысяч лет разум пытался населить эти дебри и все кончилось тем, что разум относит на запад, ленивые обезьяны цепляются за проводников и туристы тонут в наркотическом восторге бреда. Стюарт, девочка лет восьми прикатила стойку и я почти почувствовал желание развалиться в баре. У них не было будвайзера но закатывать истерику не имело смысла и я вдавил в себя минеральный привкус углекислоты. Спросил время и уткнулся в тошнотворные выпады пульсирующей в воздушных ямах машины. Около двух часов, катастрофа в самом разгаре.

Час ланча еще приближался и я занялся изучением газеты - развлечения и спорт, поглядывая на табло над портьерской стойкой и проваливаясь в проходящих мимо туристов полным отсутствием. Все было просто, я перережу ему горло и свалю отсюда, но не туда, где готова мне участь полностью предаться заключению. Естественно, я ни на секунду не сомневался, что они следят и контролируют все мои действия. Слишком самоуверенно и глупо оставлять меня одного. Я собирался сделать это и, пользуясь ослаблением их внимания, раствориться, влиться в туррейс, увидеть Стэна и, у меня были причины желать этого, разбить ему голову. Вполне справедливо.

- Не желаете отведать лангуста, здесь его готовят просто изумительно, - восточного типа, в мягком твиде и шортах, легкий акцент и сама учтивость, он даже склонялся, говоря. Типичные японские выходки. - Если не возражаете, я вас провожу. - Он приподнял брови и мягко развернул ладонь, в сторону двери. Определенно, это часть отвратительного события, происходящего со мной. Я улыбнулся, пытаясь легко выползти из вязкого глубокого кресла и, уже на ногах, протянул ему руку, назвавшись Стэном. Мягкие глаза японца излучали радушие и полную неинтоксированность организма.

- У меня есть информация о вашем объекте. Только - он вскинул на меня взгляд, мы протискивались по узкой улочке между декоративными пальмами и допотопием такси, - должен вас предупредить, это никоем образом не отразится на вашей самостоятельности. Я имею ввиду, меня просили напомнить вам, что вы полностью предоставлены сами себе. Я - всего лишь некоторая корректировка, координация ваших действий. Дело в том, что сроки сокращены. Вы должны закончить сегодня же и вылетать - в его руке появилась глянцевая книжка люфтганзы, - ночным рейсом. - Витрина рядом с нами отражала все его эмоции и слабо дрожала, издавая неприятный звук стекла на грани раскола. Я осторожно опустил билет в карман и сообщил ему, что впервые в этих местах, не мог бы он составить мне компанию и навестить буддистский храм, что, как я узнал из гостиничной брошюры, внизу по улице.

«У меня есть информация!»

Точильный камень выбивал звук в раскаленном воздухе, растворяясь за руками человека в штанах, похожих на набедренную повязку, смуглого полинезийца с тысячным гаремом, он растекался лезвием по грубой скорости высекания, солнце играло с его работой. Далеко на востоке есть страна, он живет там, владеет обширной столицей с оборотом нефти и исключает возможность быть точильщиком в бомбее. Он отстраненно реагирует на события, происходящие вне, наследует банки и категории. Но однажды, происходит это периодично, но невозможно отследить порядок, он оказывается в самой гуще сити бомбея, отстреливая сталь с ножей, наслаждаясь своей принадлежностью и обращаясь в свою противоположность. Кошки приходят слушать его молитвы сотнями, меховой ковер устилает улицу перед его станком и он идет, растворяется в пустующих кварталах своего сознания и возвращается обратно, туда, где он преисполнен силы быть чем то и бессилием не быть ничем.

Шов раскатной ленты выбил плеск крови, я вдавил голову японца прямо в камень, он не кричал, соскочивший нож впился в него насилием и багровым отсутствием света, точильщик осел на тротуар, бормоча слова ужаса и страха и не отстраняясь от орошающей его крови, корчилось небо и обезьяны орали в джунглях, призывая и отрекаясь. Черт подери, где это чертово состояние отрешения, невозможно находиться и отсутствовать одновременно, во всяком случае, не сейчас. Я вытолкнул истекающее тело в витрину и предпочел соскочить в переулок, неимоверно узкое петляющее направление, сжимая в руке только что заточенный и проверенный тесак с лезвием marines, не ожидая развития в данной ситуации более того, что уже произошло. Крики и вопли остались сзади, пропали за поворотом улицы и стихли. Абсолютный мир и покой. В этом городе, видимо, принято убивать японцев путем раскроения их черепа работающим от переменного тока на шести тысячах в секунду диска спрессованного под давлением кварца.

Движение по искореженному пространству вело к реке, к каналу. Исключительно европейский район, две стороны, разделитель с жезлом и линия детей - из автобуса в колледж. Мило. Галлюцинирующий маниакальный убийца, вспоровший тихий курорт бредом и осквернивший кровью. Катастрофа, полный распад.

На берегу я увидел овцу, реальное животное.

Объект. Необходимость вела меня, раскаляя и внедряясь в отсутствие решений. Проход по полосе отчуждения занял меньше времени, я располагал и мог объективно осознавать. Лифт, задний выход, такси и аэропорт. Меня волновал таксист, но с этим я считал возможность справиться. Ожидание. Он выйдет, не дрогнув. Я вошел в номер.

Нет необходимости осознавать, если ты действуешь по правилам и предусмотрен системой. Автоматизм в таких случаях на грани рефлекса и я просто вошел и впился в него, оставаясь и отслеживая. Он сидел на кровати, спиной ко мне и его спинные пластины отсвечивали проходящее в раскрытые окна солнце, он читал, читал с монитора, раскрытого прямо на огромной кровати. Хвост тяжело лежал на сияющем тусклом паркете и легко качался, эмоции на нормальном уровне. Я позволил себе несколько секунд насладиться этим изыском рептильного совершенства, его открытая спина, легкий шум с улиц и джунгли прямо в окне, ты все таки можешь увидеть обезьян... Лезвие пробило мощную шею, между серповидных грубых пластин, он издал рык и откинулся на кровать, кровь рывками выплескивалась через вытянутые челюсти, хвост содрогнулся и чудовищным ударом отбросил меня к стене. Он повернулся, перевалился на брюхо и я видел желтые, скрытые отвращением глаза, пока кровь не начала скатываться на пол, вспыхивая в слое пыли.

Обезьяны продолжали орать.

**********************

По шлейфу западной стороны заката носились лихорадочные тени, в ожидании грозы. Машина рассекала дорогу, как и десять часов назад, догоняя стекающий шар красного солнца. Асфальт плавился весь день, теперь от него валили столбы горячего воздуха, как восходящие температурные колодцы, изолированные от любых звуков и горизонтального движения воздуха. Попадая в них, я отключался и чувствовал только раскаленную тугую пульсацию в пробитой голове, пятнами через внутреннее зрение. Руки переставали осязать и тело наполнял холод полного отсутствия. Но все же я был не так плох, по сравнению с ними, во всяком случае. Стэн откинулся на подушке сидения и тяжело дышал, прижимая грязную ладонь к повязке, почти сползшей и открывшей сухие багровые лохмотья бинтов, приставших к ране между ребер слева. Его волосы, когда то светлые, слиплись в неопределенного цвета пласты, лицо лоснилось сквозь слой пыли и копоти. Он был в отключке, покачиваясь в движение машины. Ему было хуже всех, он выглядел нехорошо случившимся покойником и только хрип выдавал в нем остатки живой плоти.

Я оторвал ладонь от мягкого пластика и вытер лицо, утопающее в потоках соленой влаги. Если бы машина была закрытой, мы бы просто сварились и сгорели. Значит, пока нам везло. Не больше. В воздухе, в двадцати метрах над нами прогудела высоковольтная линия, утопающая где то на юге, в стороне гор. Стальные опоры темнели в островах полыни и нагретом воздухе, на сужающихся в высоту конструкциях сияли катушки изоляторов, белая керамика отстреливала красным.

Стэн застонал и перевалился на другую сторону кресла, исчезнув из поля отражения заднего зеркала. Я толкнул Сони, спящего рядом со мной, уткнув голову в колени.

- Посмотри, как он. - Я оторвал сигарету от губы и сунул в лицо Сони. Он поймал ртом фильтр и поморщился, когда дым лизнул его в глаза.

- Время сколько? - Хрипло выдавил Сони. Этого я не знал, отсутствие таймера и внутренних часов меня не особо напрягало. Поэтому я посоветовал определить время по солнцу и напомнил, что если Стэн умрет, мы останемся вдвоем в этой чертовой пустыне. Сони сплюнул в сухую пыль и полез назад, стараясь не опираться на пробитую ладонь. Дорога перешла в пылевую просеку и по обеим сторонам взметнулись клубы рыжей пыли. Сони закашлялся и выругался, уже с заднего сидения.

- Не знаю. Вроде, все так же. Кровь остановилась и жара вроде нет, хотя в этой топке ручаться не могу. Ты сам как?

- Бред.

- Что? - Сони выглянул из треснувшего зеркала, удивленно подняв брови.

- Нет, я так. Ситуация тупая. Несемся по этой раскаленной пустыне, полуживые и полулегальные. Возможность свернуть, даже если бы было, куда - нулевая. И при том, что мы предоставлены сами себе. - Я взглянул на Сони, потом вперед, поверх дороги. Все одинаково. До самого конца. Жара, дрожание воздуха, пыль и только солнце вращается туда и обратно. - Смени меня, я отключаюсь.

Мы поменялись местами и Сони вдавил газ. Пыль взметнулась и осталась сзади. Мы снова въехали на асфальт. Я вылил из пластиковой бутылки почти горячую воду на Сонину майку с серфером, валявшуюся под ногами, кое как протер лицо, потом попытался стереть грязь и пыль с лица Стэна, но мало что изменилось - грязные потеки высыхали на глазах, стягиваясь в корку и я бросил это занятие и моментально отрубился, закинув ноги на переднее кресло.

Ночью, когда мы все таки остановились, в глубоком холоде я смотрел на мерцающие звезды и курил, привалившись к колесу. Звезды были самые обычные, как в любой пустыне. Невероятно, как они могут вызывать в людях какие то чувства, видимо, дело в самих людях и их размягченном идеализме. Понятно, восприятие расстояния и преломления, в более чем огромных масштабах, наводит на мысли о глубоком космосе. Это вызывает, у меня, по крайней мере, состояние интереса, чисто научного и холодного. Еще можно попытаться сложить в голове ощущение всех этих размеров и условий. Но это до определенной границы, в зависимости от возможностей мозга. Это развитие. А восторгаться декоративным свечением на потолке, это - деградация. Возможно, я лишен чего то типа воображения, но это всего лишь условие моего сознания, ничего лишнего. Пропорции и условия.

Заорало животное, похоже на койота, километрах в трех, не дальше. Я вылез из одеяла и поднялся на ноги. В голове шумело, но ночной холод трезвил и более менее остужал воспаление и боль. Стэн так же лежал в машине, только укрытый парой одеял, и мне показалось, он дышит ровно. Его отключка перешла в сон. Что ж, это неплохо.

Крышка багажника могла бы отсвечивать ночное небо, но у нее были тяжелые дни и она лишь глухо откинулась, похожая на нижнюю челюсть подвешенного на разделке бизона со спущенной через глотку кровью. В бутылке еще оставалось больше половины и я растормошил Сони, предварительно хорошо приложившись. Сони был неплохим парнем, когда то даже медиком, вернее санитаром. Он так говорит. Я предпочитаю принимать это за правду, по крайней мере, пока не услышу от него другую версию.

Он быстро и легко проснулся и забрался на место водителя.

- Как думаешь, какие шансы? - Я глотнул и протянул ему.

- Реально? Стэн меня беспокоит, на остальное как то положить. Тем более вариантов, ты сам говорил, ноль. - Он откинулся, сделал глоток и уставился в ночное небо. Интересно, а у него звезды вызывают романтические чувства? Я представил его, такого, как сейчас, в грязи и лохмотьях, с перекошенным жарой лицом и бинтами, намотанными на две трети его тела - рядом с девочкой лет семнадцати, в летнюю ночь на холме за городом. Представил и не сдержал улыбки, настолько это казалось нелепо. Резкий обрез его лица смутно выделялся на почти непроницаемом ночном фоне, и только когда он затягивался, становилось понятно, насколько темно вокруг. Из пустыни тянуло холодом, сухим и обезвоженным настолько, что начинало казаться, будто жара не кончилась, а перешла в другое качество, оставшись такой же убийственной и пожирающей. Я поймал себя на том, что испытываю легкий страх от этого ощущения, настолько незаметный, что в обычное время я не придал бы ему значения. Но сейчас он осознавался со всей отчетливостью, это был законченный сформировавшийся страх, с определенными причинами и развитием. Он был живой и разрастался со скоростью раковой опухоль, заполняя все больше места в моем разуме. Отследив его до определенного момента, я влился алкоголем и через минуту от него не осталось и следа. Только странное чувство осознания враждебной природы оставалось некоторое время, но скоро и оно растворилось в усталости и опьянении.

- Ты мог бы идти сквозь пустыню, вот просто встать сейчас и идти, не останавливаясь и не задаваясь вопросом, куда ты, собственно, направляешься? - Его голос прозвучал неожиданно громко в полой пустоте молчания. Он провел замотанной рукой по влажному от ледника стеклу бутылки и на несколько секунд прижал к нему ладонь. Он оставался неподвижен, я молчал, думая о пустыне и койотах.

- Я бы смог, не стал бы даже оглядываться в поисках воды. - Сони провел мокрой рукой по лицу, по волосам. - Просто двигаться, не к цели конечного пункта, а ради движения, понимаешь. В любой точке ты можешь перестать существовать, и не важно, сколько ты пройдешь. Триста миль или солнце убьет тебя на десятом шаге. Главное, что это будет полностью твое движение, от начала и до конца. Никаких машин, дорог, заправок с холодной колой и беконом с яйцами. Я так и жил, только теперь это обрело во мне законченную форму, самое идеальное проявление. - Он повернулся и посмотрел на меня. Я молчал. Над нами миллионы километров пустоты и пустыня вокруг. В самом деле, почему бы не перестать существовать в любой точке, в любое время. Да уж. Попахивает упадничеством.

- Не знаю, что у тебя было в голове раньше, но сейчас мне это явно не нравится. Хотя ты в чем то прав, насчет образа жизни. Но только не в реальной пустыне из песка и ночного холода, и не сейчас, тем более. - Я закурил и выронил пачку на песок. - Черт!

Пока я открывал дверь и выползал наружу, Сони сидел тихо. Стоило мне повернуться к нему лицом, как его ноги разогнулись с силой грузового рессора и влетели мне в живот. Я пролетел метра три, встал, кое как отряхнул песок, залез в машину и закрыл дверь. Если бы он носил ботинки, я валялся бы гораздо дольше. Я закурил новую сигарету и, когда опустил спичку, Сони уже спал.

Утром очнулся Стэн. Выглядел он более чем плохо, но когда я проснулся, он стоял метрах в ста от машины, спиной к дороге. Плохо, когда почти мертвец уходит на сотню метров и стоит неподвижно. Ремиссия. Я наблюдал за ним минут десять, потом позвал. Он среагировал не сразу, повернулся, двинул по песку в нашу сторону.

- Какого черта он там делает? - Сони проснулся от моего крика, потянулся и поднес ладонь к глазам. Осторожно сжал пальцы и тут же схватился за запястье, сморщившись от боли. Бинты окончательно размотались и я подумал, что если мы пока избежали заражения, с такими условиями это ненадолго.

- Да, вести ты, похоже, не сможешь. - Я курил и смотрел, как Стэн призраком двигается по песку. Он шел, и складывалось впечатление, что он ничего не видит перед собой. Солнце почти встало и скоро будет невыносимо жарко. Надо двигаться. Я перепрыгнул борт и согнулся на затекших ногах, чуть не упав в прохладные волны из мелкого песка. Стэн подошел, сухие тонкие губы сложились в подобие улыбки, жуткой на его лице, он не шатался, но готов был рухнуть и я подхватил его, стараясь не задевать рану, впрочем, она, кажется, больше не беспокоила его.

- Эй, Сони! - Я держал Стэна, и, что бы самому не свалиться, оперся рукой о капот. - Внизу, под ногами. В бутылке должно остаться. Давай сюда.

Сони на мгновение скрылся и тут же вылез, встав коленями на кресло и отвинчивая пробку здоровой рукой. Я поймал бутылку и осторожно влил в Стэна. Барная пробка не позволяла струе хлестать и кое как Стэну удалось сделать несколько глотков. На его лице это не отразилось, словно он пил чистую воду, но я знал, что он может прийти в себя и осторожно усадил его на песок. Через несколько минут я сделал пару обжигающих глотков и кинул бутылку в машину.

- Ну, ты как? - Я тронул Стэна за плечо и он повернул голову, как ни в чем не бывало, будто он просто присел в тени автобуса, отдыхая после рейса.

- Бывало и хуже. - Голос его был еще тот, хриплый и треснутый, с самого дна высушенных солнцем легких.

- Надо двигаться, солнце поднимается.

- Какие проблемы, поехали.

Колеса провернулись, выбросив из-под стертой резины тучи песка и машина рывками выползла на шоссе.

Пару часов спустя.

- Стэн! - В ответ ни звука. Я посмотрел на Сони - тот спал, свесившись к дороге и морщась от летящей пыли. Позвал еще раз - то же самое. Тогда я остановился, даже не съезжая в обочину, и заглушил двигатель. Машина шла исправно все эти километры и, в принципе, должна была скоро заглохнуть. Или я вырублюсь и все сто восемьдесят превратятся для нас в месиво. Чистая случайность. Я вылез на дорогу, держась за горячий борт, ноги утонули в пыли, взметнувшейся и медленно оседающей на кроссовки. Солнце выжигало мозги, майка, намотанная вокруг головы, отяжелела от пота и я сорвал ее, швырнув на сидение, и тут же скорчился. Голову пронзила тупая и основательная боль. С майкой я оторвал бинты и почувствовал, как ухо наполняется кровью, стекающей дальше, по щеке и шее.

- Стэн, твою мать! - Его лицо блестело и оставалось неподвижным. Я зажал ухо рукой и наклонился над ним. Никаких признаков жизни. В газах поплыли разводы, яркие, как бензин в луже и я вцепился руками в кожу кресла, чуть не упав на Стэна. Каскады боли переваливали через берег, затопляя огненной лавой мирное побережье. Дети на экране превращались в лужи дымящегося пластика и стекали обратно в океан и патрульный катер, сверкнув стволами, развернулся и исчез в скорости над лесом. Я оторвал прилипшую ладонь и вытер кровь тыльной стороной. Сони стоял рядом и сжимал мое предплечье. Боль утихла, но кровь продолжала стекать, смешиваясь с потом и падая в скатывающуюся пыль.

- Что с ним? - Мой голос отозвался в голове гудящей реверберацией, пот застилал глаза и все вокруг казалось разбухшим тропическим ливнем.

- Да все нормально, надо только перевязать. Он просто отключился. - Сони протянул флягу, вода была теплой, но стало лучше, сознание постепенно

возвращалось. Я опустился в пыль с теневой стороны и закрыл глаза.

Минут через двадцать я сидел рядом со Стэном и пытался остановить кровь остатками майки. Занятие не из приятных, принимая во внимание буйство Сони, он, казалось, выбирал ухабы и трещины и прибавлял перед ними газу. Меня мотало из стороны в сторону и я просто размазывал кровь по всему лицу.

- Черт, Сони, нельзя потише? - Он глянул в зеркало и сбросил скорость. Лицо его густо покрывала смесь многодневной щетины, крови, пыли и черт знает чего еще. Воспаленные глаза придавали ему маниакальности процентов на двести.

- Ну и видок у тебя.

Сони усмехнулся и притормозил. Я кое - как справился с кровью и наклонился вперед, облокотившись о спинку сидения. Гулко прокручивался двигатель и дорога дрожала в горячих потоках, на горизонте впадая в миражное озеро.

- Слушай, Сони, я тут подумал, откуда в людях такая склонность, резко на сто восемьдесят. Вроде все нормально, человек определенный и в одном направлении. Казалось бы, резкий перепад должен сломать его, разрушить направление. Но он просто схлопывает, ну, как реактивный самолет через звуковой барьер, выворачивается за доли секунды наизнанку и продолжает двигаться в обратном направлении, причем с видом продолжения начального движения. Может, у некоторых людей это и есть составляющие пути, путь складывается из части движения в одну сторону плюс какая то часть - в другую. И еще столько частей, сколько схлопываний он перейдет. - Пыль поднималась и оседала в крохотные вихри, я посмотрел в зеркало на лобовом стекле, по нему сползала трещина и отраженная картинка ломалась в две плоскости. В одной было лицо Сони, две его трети, остальная часть переламывалась в другую, причем не полностью, где - то между отражениями терялась часть глаза и носа. Он перекинул локоть и повернулся ко мне вполоборота, разглядывая пылевую тучу на горизонте.

- Катастрофа. Закономерная случайность полей. Мы всегда будем двигаться, независимо от направления, как направление не может зависеть исключительно от нашей воли. Можно только один раз выбрать, куда. Дальше действует последовательная цепь событий и от человека, как такового, от его воли, зависит уже ничтожно мало. На первый план, в качество катализатора выходят действия, ничего кроме. Любое проявление воли лишь ведет к действию, но не связано с последствием, с последующим за действием событием. Единственное, можно попытаться предвидеть, но это... - Он резко развернулся и вдавил газ. Меня отбросило назад и все утонуло в визге резины и гулком грохоте в голове от удара в горячее сидение. Я схватился руками за переднее кресло и посмотрел на Сони. Он сидел ровно, чуть откинувшись и взглядом не отрывался от дороги, само спокойствие или напряжение до предела, преходящее в спокойствие. Я достал пачку, вставил в губы сигарету и минут двадцать созерцал тусклый пейзаж, мелькающий вблизи и абсолютно неподвижный у горизонта, темнеющего в пылевых бурях.

Смерч застал нас километров через тридцать, на пересечении, две дороги утонули в темной пыли. Я уснул, и залп пыли чуть не задушил меня. Когда я откашлялся и замотал рот тряпкой, мы неслись в самом центре взорванной пустыни. Солнце с гудением пробивало пласты пыли и песка, сдирающего краску и кожу. Видимость пропала абсолютно и я не представлял, как Сони удается держать машину на асфальте. Он был так же спокоен, только вогнул плечи и голову к рулю, и замотал рот и нос платком, пыль, казалось, абсолютно его не волновала. Я подумал, что он вполне мог избежать этого столкновения, объехав по степи надвигающийся смерч. Или хотя бы разбудить нас. Тут я вспомнил о Стэне и попытался повернуть голову, прикрывая глаза ладонью. Стену повезло, его отбросило на пол и он лежал лицом вниз, покрытый сверху слоем бешеной пыли. Надеюсь, она не забила еще ему легкие и мы успеем проскочить, прежде чем он дождется асфиксии. Орать что либо не имело смысла, да и останавливать машину в этом безумии было бы просто самоубийством, я предпочел зарыться лицом в колени и слушать завывания и грохот, стараясь не обращать внимания на песчаные струи, полосующие незащищенные участки кожи и с шипением скользящие по жести. Довольно долго. Это было похоже на погружение в зыбучие пески с аквалангом, наполовину пустым. Я раздумывал, насколько нелогично остановить движение по случайности, которую можно было избежать. Не заснул же он, в самом деле, продолжая вести машину. И тут мы вылетели в чистоту, ослепившую внезапно взорвавшимся солнцем и абсолютной, по сравнению с центром смерча, пустотой звуков. Я поднялся и поток песка с моей спины устремился вниз, сквозь шорты, и это показалось мне крайне забавным продолжением действия Сони. Я выругался, сорвал тряпку и всадил полунапряженную ладонь в его ухо. Он среагировал мгновенно, ударил по тормозам и остановился, полуразвернув машину, так что мы видели уносящийся в пустыню темный поток пыли и песка.

- Какого тебе это понадобилось. - Я реально разозлился и сидел на асфальте, пытаясь стянуть шорты и извергая песок не хуже смерча. - Ты нас чуть не угробил, догоняешь?

Он молча сидел в машине, вытащив ноги на дорогу и отряхивал волосы, слипшиеся безнадежно. Его плечи с спину исчертили полосы содранной кожи, проступавшие сквозь пыль густеющими каплями.

- Ты действительно мог прекратить свое и наше существование в этом безумии. И я не думаю, что это именно тот способ, место и время. - Я сплюнул коричневую от пыли слюну и полез вытаскивать Стэна. Его занесло почти наполовину, торчала спина и подошвы ботинок. Я схватил его за плечи и, не заботясь о ребрах и ране рывком выдернул почти наполовину из машины. Он захрипел и проблевался. Я вытащил его полностью и, не в силах, почти уронил лицом на асфальт, рухнув на спину рядом. Стэн застонал и перевернулся, хватаясь за ребра. Солнце перевалило зенит и сползало вниз в выскобленном песком воздухе.

Я курил и думал о всех тех причинах, по которым это безумие стало возможным и реальным, настолько, что мы в нем участвуем, осознавая и в рассудке. Когда сигарета догорела, я швырнул ее в поток и бросил это занятие. Порывы ветра усилились, но это не был тот иссушенный и обжигающий поток, бьющий из пустыни, в нем чувствовалось движение испарившейся не так далеко воды, достаточно близко для того, что бы сохранить остатки влаги. Возможно, где то впереди побережье, или просто дождевые провалы. Дорога мягко вливалась под колеса, проворачивалась и вылетала в уходящее движение. Я держал машину по центру шоссе, стараясь не отклоняться от полосы, это завораживало и вообще заняться больше было особо нечем, бутылка лопнула сзади об асфальт километров сорок назад и постепенно наползал вечер.

Катастрофы происходят независимо от участия человека, накладываясь на происходящее и отстраненно направляя дальнейшее развитие. Закономерная случайность.

Терминал станции утопал в огнях и издали был похож на взлетающий боинг. Я развернул машину и загнал ее в парковку, помимо нашей там стояло еще два пикапа одного цвета и года и спортивный фиолетовый форд.

Автобус мягко дернулся и вывернул на шоссе, я опустил рычаг под сидением

и чуть не утонул в глубоком кресле. Секунду спустя, уже засыпая, я услышал, как кто - то перещелкнул тумблер кондиционера.

Полюс обратной связи. На плоскости льда спящие тюлени, основной выбор.

ГАРАНТИЯ НЕВИНОВНОСТИ.

Наслоение реального происходит, остается и отвращается, я начинаю видеть.

Обратное время назад - выход моря и остановка, пластиковый бультерьер на поражение автобуса, стойка автомата, Paint BRUSHZ/

Старый танковый корпус атаки, смех оборачивается в невиновность.

Я остаюсь. Пара сорванных с чешуи запястий браслетов, середина дня, количество определяет составом реки и выход происходит вне.

Пожиратель змеи оставлен на сорванной пустоте провала - этажей вниз.

Окончательное восстановление связи ведет его к обреченному системой синхронизации обряду поражения. Поле наведения снайпера в зеркальное окно, сползающее через выбитое sun отражение, залив. Конец дней и остаток пульса в грузовом лифте и проломе дымовой шашкой газа.

Разведенная ухмылка добермана пещерного цвета, прерванная строгим ошейником через доли секунды. Площадь перед гостиницей разрывалась в сиренах и панике поражения.

ОБРЫВ СНА.

Монотонность. Проба смеха рассечением по консоли трека, направление внутрь по движению, обратный грув. Летящий неон по сторонам шоссе. Пара кофе - и две сотни по highway в остывающем лендровере, на пределах скорости и опустошения. Цель - сама определенность и отстранение - катастрофа под глубиной сознаний, скрытая наслоением синтетики, как пылью западного течения, проникающего и оплывающего ослаблением интоксированных движений по шарнирам паники. Догоняя собственный выхлоп ментола, дым скручивается и уносится под стеклом, врезая ночную скорость расчлением дальнего света. Тело проникает в движение, я могу чувствовать его вливанием, сквозь меня проносится дым сгорающего побережья, кричащий пульсацией чаек воздух, собранные чеки за последнюю неделю в руках, обрезанных перчатками, легкий грохот пустых банок по плоскости гудящего моста, провалы самолетного гула, пугающего вспененных собак перед аптекой, разложение под австралийским кенгуру, самкой. Коридоры заполненного выхлопом оборота, дешевле, чем на континенте и грязнее, двадцатипроцентный серый китаец по бросовой цене; не расстояние, а провалы отстранения врываются под разбитое дрожание пристани, скользкий бакен и торговый склон ночью, гниющая рыба и капустные листья. Я уходил кольцами восхождения прочь от побережья, бежал, срываясь паникой завершить кольцо ударом в грязную пену стекающей гальки, наслоение и обратный выхлоп.

Она в количестве отражений. Срез и сползшееся в трещины стекло.

-Я войду в тебя и состояние поглощения довлеет, срывая вопли с мостов синапсов, расколотый и взорванный кольцевой сон. Я войду в тебя твоими желаниями, ты сам впитаешь меня, компилируя и возникая в слепящем слое слюды. Я восстанавливаю синтез оболочек и частотой срыва неотвратимо аннигилирую тебя /СЛЕПЯЩИЙ ПРОВОД ПЕРЕВЕРНУТ ПРОХОЖДЕНИЕМ/

Непарное столкновение. Уклон в простреленное отверстие обрыва на треке шоссе, пролетая помповое сияние тоннелей я думал, что все желания, жизнь и отвращение к ней закончатся с тобой, мне необходимо было найти тебя, остановится в пустоте твоего сознания и оставаться в прибрежном ночном воздухе, срывая тебя запястьем. Полюс сна габаритами неона вырывает сквозь меня смех. Двести сияющих подрастающих сестер, утренний соленый бриз на ладони и пятнистый живой лемур - все, о чем ты происходила сквозь сны и голоса в подвальных городах земли - на заднем пластике машины проносится сквозь грозовое побережье, раскалывая кресты встречных катастроф, отражаясь в истерии серой матрицы, сползающей мышечной судорогой впереди, над вышками метана и полями, вздернутыми на раздел. Частота здесь.

Площадь костела разворачивалась в плеск барной стойки. Всполохи на восточном срыве проседали в солнце, скользя по хрому твоих стекол, сливающих лицо в полюс поражения, расплавленный по губам. Часть красного взметнулась над отражением во вращении распахивающейся стеклом двери, ты вошла в пустоту утреннего кофешопа, скользя керамикой и двигаясь направлением ствола. Кричащий глубинный стык звука с улицы сорвался в гудящий выхлоп кондиционеров, кофе в твоей коже проступало дешевым адреналином и пробивало меня интоксикацией сильнейшего амфетаминоза, за провалами и городской воскресной ртутью доков, скрежет дуговых кранов под ударом. Повадки кошки. Абсолютная несовместимость ее движений и впитывающая температурная пленка восходящих потоков. Какое то время назад, на полотне кинотеатра, проекционное немое насилие, поглощающие распады ковровых бомбардировок, хроника и отсутствие. Кадры японской войны, поражения в океаническом госпитале, растянутом по востоку цепью прерываний. Синтетический клон. Вот что я видел силуэтной простреленной маской в твоем движении сейчас. Клон взорванной иллюзорной кошки, попавшей в кадр. Помню, я чуть не захлебнулся колой, безразлично разглядывая черно белый монохром, мелькающий на экране кровью и океаном, раскосыми лицами, вывернутыми в отстрел и проникающей формой отрядов за императора, распадающихся ударом в головное судно конвоя. Полное безразличие выбило невероятное существо кошка, попавшее в кадр расстрела военнопленных. Стянутые кожей и поражением лица, теряющиеся в треске копии, мерцание воздуха и деревянных построек background и взвод с карабинами. Все обычно, но что то отвлекло меня и наложило zoom на дальнюю часть картинки - под бамбуковым навесом, почти сливаясь с общими помехами настолько, что разглядеть сознательно практически невозможно, осторожно и расслабленно сидела кошка. Она пробивала всю глубину полотна экрана и пустоту зала, впиваясь в меня спокойствием и осознанием. Критическое состояние разряда, состояние покоя в точке разрыва. Ее дыхание не вливалось ни в то, что происходило на экране, ни в мой мир, оставаясь вне пределов. Я понимал это и не мог расшифровать, ввести ее в рамки принятого восприятия. Она просто сидела, поджав лапы и смотрела в меня. Потом вдруг сорвалась с места и исчезла в переплетении деревьев, я понял, что ее спугнул залп и выбежал, наткнувшись взглядом на световое пятно выхода.

На мосту демаркации, порог Дублина. Мотоциклетный шлем, сияющий пластик с ртутным замедлителем. Разлетелся по тихой улице, отстреливая осколки осеннего неба в защитном стекле. Пустота грохота, дребезжание стекла, площадка за армированной сеткой и внедорожный фургон, белый форд восемьдесят второго года.

South -

Крайность, определяющая движение. Если не перестроить порядок векторов, обратный выход перестает быть возможным, нет повода повторять движение в прокрутке назад. Несопоставимо. Разный самурайский сон - тень ящерицы по изголовью, пульсирующий сток крови. Растворенная клетчатка неорганического прохождения. Ты ставишь на простреленный возврат чисел и легко подталкиваешь меня к выходу. «Они погибли в тюрьме» - только и успеваю услышать я - «ее скинули в пролет лифта». Последний агент R/A/F погиб в этом году, за кольцом пунша в баре. Кончился, как механический зверек, как эквивалент кошки на бульварной яме. Двадцать лет назад Ульрика повела себя гораздо в соответствии. Мы вызываем вас в предысторию но нет гарантии всяческого развития - только и слышно со стороны чешуйчатого низкорослого полинезийского ящера, бармена и поставщика сложного кофе совместительно. Кварцевый диск опустошает направленность света, соскальзывая наклоном в воду, за доками ослепительной тенью.

Мы проходим по темнеющему наклону брусчатки, вминающей вид излома и ты оборачиваешь легкий оскал доби, трехмесячной сучки добермана на густой зелени заднего двора, скалишься часто и определенно, вдавливаясь в шлейку за неизменной рукой. Отрешение и голоса в плавильной мечети скользят в твоих глазах, сумрачный вопль древнейшей деэволюции раскачивает откосы домов и гул машинного тоннеля, на сотни под побережьем пробивающего сланцевые отроги. Теряющийся голосовой синтез, набранное число в автомобильном потоке выпадает, ты входишь на освещенный полюс заправки и простреливаешь ближайший к востоку агрегат закачки, сжатый песочным кольцом заполнения. Пуля пробивает дыру в колонке и впивается в желтый сигарный мерс на парковке, милях в трехстах к восточной провинции, арабы кричат и размахивают оружием.

Ты делаешь несколько движений, наклоняешься к окну кассира, оплывающий закат вырывает твою кожу апельсиновым цветом тусклых плантаций, рассеченных автострадой и покрытых пылью, ты отставляешь лицо от зеркальной ртути стекла и, выставив локоть, разносишь это искрящееся отражение несколькими, почти сливающимися в один слом выстрелами, пять пятнистых аллей для парных доберманов утром каждого дня, на перспективе дрожащего восходящим потоком воздуха. Восточный парк.

Несколько лет ты провела в провинции одного европейского штата, оставаясь вне достижения властей и местной полиции. Стэн рассказал мне, как превосходяще возносятся там шпили костелов над блеклой полосой речного бриза, касаясь летящего плоского неба разводами синтетики и свинцовых отложений, на прерывании сна. Он определенно пережрал абсента и последний раз я видел его плохопропечатанное типографией лицо на обрезе местной газеты, уведомляющей, что поиск данного объекта становится необоснованным по причине смерти последнего, и несколько строк сводки задержания группы особо опасных талибов в ресторанчике недалеко от восточного моста. 23 сентября, этот год и континент. Стекла подернулись блеском электричества, когда на ступенях подвала провисла тугая тень перестрелки и голова Стэна попала в трек пулевого срыва. Восторга в его глазах хватило бы надолго всем коала южного побережья в голове. Он рухнул в красное вино, бокалом тонкого нарезного стекла расшившее его лицо на окровавленные полосы. Просто оказался в том месте в определенное время и девчонка напротив подтвердила это позже инспектору естественной истории и порядка. Талибы доели лобстера и погибли, уверяя, что за императора. Стэн получил свинец в голову стечением обстоятельного времени. Закономерно и эффективно. Несколько позже я спускался в этот подвал, отстраняясь от малейших воспоминаний и с состоянием исполнения, без всяких мыслей о побережье и изломе прилива на опустошенном восторге диких пляжей, спустился в полумрак сознания, сжимая холодный камень по стенам, как в опьянение внутреннего хода церемониального зала. Тюлени в блестящий ледяной океан льда и точкой срыва на дно.

Все пасти раскрылись в ожидании снега, город скатился в скольжение грязи и гул каналов, превышающих корпуса и заливающих улицы мутным потоком. Опустошение. Я проводил все дни в номере, растягивая время абсентом и тремя каналами новостей из разбитой тошибы. Портье пару раз пытался свести со мной общение, но я отсутствовал в его выражениях и он отстал. Еще и еще раз вспоминал я слова Стэна и разглядывал газету с его эпитафией, составляя события и факты в то, что могло бы стать нахождением тебя и очередным проходом по этой неосуществимой системе.

- Восторг и поражение - одно из другого. Ты воспримешь меня и будешь убит. Как в детской считалке...

Но уйти от поражения не представлялось действием возможного. Я смотрел в окно, на простреленный дождевой город и пытался обратить воспоминания в продолжение ассоциаций и отсутствия снов, качественный срез паники. Ножевой разворот мусорного трака прогрохотал по пустоте внизу, спугнув кошку под ледяной поток. Разверстые ступени условно сияли дрожанием капель и шпили поглощались низкой сетью статики и осадков. Форма. Раз за разом ты теряла ее постоянство, я силился схватить и сфиксировать ее, но только отстранялся, используя одну; ты обращалась в лопостное пресмыкающее, стоило мне разбудить кошку. На тектонике западного полушария, полночь:

- Годы и проявления сознаний, эволюции в катастрофах и ночные набеги. Уступы земли и бетона, консервный нож по твоему запястью. Я опускаюсь в молоко бессознательного, молочный коктейль с выбросом адреналина на нисходящем движении подземки центра. Города играют в слежение и накрывают провалы температурными барьерами. Спинномозговой нерв слежения, пятидесяти семи тысяч в минуту, в движении. То, что ты видишь, не определено, как реакция, но основа страха в его отсутствии. Параноидальный ступор движения - поглощая синтезированный бургер, за телетекстом и монитором на девятом офисном этаже, в скалах аквариумных стекающих по подбородку галерей потребления и на высохшей ртутной амальгаме насилия в потреблении препарированных систем внутривенно, внутриутробно и непосредственно путем визуализации - скидывая носитель в банк клиники восторжения и невостребованное кормление подземной системы наслаждений, удовольствие движения и эйфоризированный выпад с трека скорости. Мягкие собаки подавляют имунную систему и возникают на закатной ленте прекрасными пехотинцами со сталью в сердце, теряющие последний мутагенный слой они растворяются и остаются заключением сделок и контрактов, наполняя бесчисленное множество баз данных им на вечное отождествление, кипящий азотный выхлоп. Кенгуру на простреленном джипе ожидает пылевой смерч, готовится пережить его.

Я помнил это? Твоя рука на восстановленном пульсе.

После температурного спада портье вытащил на крыльцо резиновый ребристый коврик и убрал кадки с маленькими кокосовыми пальмами в павильон, к лестнице. Ожидалось обледенение и все постояльцы сновали ихтиозаврами и прочей доисторической нечистью в ожидании. На площади взорвали костел и полиция оцепила квартал. Говорили, что это талибы. Вообще то, говорил портье, я мешал кофе и пытался не слушать его, сконцентрировавшись на мейнстриме сахара в водовороте. Слово «талибы» прервало мое отстранение и я немало удивил старика, вдруг проявив к его трепу такой живой интерес. Час двадцать спустя я подходил к ратуше, за восточными воротами, у самых холмов. Грязь вжималась и растекалась сливочным шоколадом от подошв - за городом, за старым городом катастрофически не хватало асфальта и горячих фастфудс, теплых окольцованных кошачьих и терморегуляторов газовой кухни. Медная плоскость таблички над крыльцом на двух языках поясняла нынешнее назначение ратуши - Городской Архив, в орнаменте дракона и вьющегося в шипах растения. Я сбил, насколько возможно, грязь с ботинок и толкнул тяжелое полотно неимоверных размеров двери в полумрак гулкого зала, отстрелившего звуком шагов и хлопаньем крыльев по пустоте периметра. Состояние времени остановилось, стоило закрыть дверь, полное поглощение внешней среды. Я огляделся на готических изысках какого то прошедшего века и поднялся по ступеням, следуя указаниям старого портье. Дверь в конце коридора возле столика с лампой и мраморной урны - точно по описанию.

- Нет, определенно вы не понимаете меня, человек, - его голос срывался с полупрозрачного тонированного потока в синтетический свистящий стон, он нервничал и глаза за стеклами без оправы смотрели прямо на меня. Полная противоположность зданию, строгий стиль костюма и сияющие полистироловые панели яркого пространства с минимумом мебели - стол, черный и массивный, матово пробивающий белое стерильное пространство. Пепельница идеального прямоугольника камня с инкрустацией контура и плоский lcd монитор. Больше ничего.

- Нет никакой информации по этому делу, понимаете. Дело закрыто в семьдесят восьмом и все передано во внутренний архив, на материке. Я ничем не могу помочь вам, достаточно того, что я выслушал вас, штатское частное лицо. А теперь, - он приподнялся и повернул руку ладонью вверх, - я попросил бы вас покинуть здание.

Он совершенно ясно дал мне понять дальнейший порядок действий и я всадил кулак в его правую височную область. Скинув тяжелое неактивное тело на глухой синтетический ковер я уставился в мерцание консоли, распадаясь внутренними схемами прохождений. Пролонгированный слепящий нерв.

В семидесятых, за провалом синтетики последовал подъем более радикальных методов ведения сознания по трекам системы. Кричащие заголовки и кросслайны утопили города в движении направленного термонасилия свинцом и рядом резко реагирующих соединений. Вокзал южного порта - катастрофа ожидала трех сотен, морские тюлени хлопают ластами, бросая мяч. Лето, парк развлечений. Взрыв водяных удовольствий, пять вагончиков с шестидесятиметрового стока врезаются в теплый поток голубой воды и передний задевает ждущий механизм жучка - убийцы. Детишки разлетелись с голубыми брызгами. Лемуры свесились за хвосты и таращатся на водоизмещение эсминца. Октябрь, 78. Съезд людей за свободный мир и отсутствие насилия. Трассирующий поток с балкона зала делегаций по рядам и ряд взрывов в фойе и на сцене. Одновременно взорван автобус с индийцами на парковке перед залом. Исповедь клонируемых муравьедов, горячий муссон и происхождение подвида. Перестрелка одностороннего уничтожения. Тебя взяли с корпуса восьмиэтажного отеля, прострелив бедро и содрав прикладом слой со скулы. Двадцать лет на материке, без права обжалования. Ты и еще двое. Год спустя они перестали существовать, самоубийство в камере - официальная версия и газетные заголовки. Два года - ты бросаешь тело в провал лестничного пролета, когда тебя ведут на очередной допрос. Официальное заключение - смерть. Эта система заслуживает тебя и ты выживаешь, госпиталь ВМС и усиленная терапия психотропами. Все. Больше ничего. Последний отчет - 28, октябрь прошлого года. Великолепная игра и опустошение.

Я затащил клерка под стол и вернулся в отель. Все происходило быстрее по нарастающей, восходящий к распаду синтез.

Гладкий орнамент событий вернул меня в сон и я оставался без движения.

Как сторона обратного движения.

Срезанный поворотный блок автокара протащил тень по плоскости асфальта и остановился метрах в трех за окнами подвала. Я бросил деньги на стол, допил зеленое вещество и поднялся по широким ступеням, отражаясь в тусклом окне раздвоением призрачного Мунка . Талибы. Достойное замещение противосистемному блоку твоего детства. Я не мог подозревать, я должен был допустить. Активность политики в играх. Грязно, но действенно. Одноразово и красиво. Великолепная кошка. Я нашел тебя и покидаю этот город. Я остаюсь с тобой и теперь. Я мог бы увидеть тебя в том носителе, который они наполнили тобой, как в прозрачном приливном опустошении глухих покинутых пляжей солнечного среза материка. Они могли использовать ту часть тебя, которую знали и не больше. Но ты пошла на это полностью, ты не могла не знать, ты хотела этого. Пара взрывов, исламские улики и свобода. Как знакомо. Ты всегда любила млеть от лобстеров, старый итальянец на кухне говорил и я узнавал тебя. Он запомнил манеры твоей улыбки и сквозь шрам ты улыбалась, как кошка. Он так и сказал - «она улыбнулась и я увидел что это кошка понимаете это было как спать она превратилась в кошку на моих глазах потом она стала опять девушкой взяла лобстера за клешни и ушла за столик к приятелю. Только этот знаете шрам...»


- Если я теряю тебя внутри - я теряю себя в тебе. Мы играем, опустошаясь с разными из нас. Я - с проекцией тебя, ты - с моей проекцией. Я ведь совсем не знаю, кто ты. Непревзойденный сарказм состояний. -

говорит кошка.



220999